"Звезды падают с неба..."

Звезды падают с неба 
К миллиону миллион. 
Сколько неба и снега 
У Ростральных колонн!

Всюду бело и пусто, 
Снегом все замело, 
И так весело-грустно, 
Так просторно-светло.

Спят снежинки на рострах, 
На пожухлой траве,
А родные их сестры 
Тонут в черной Неве.

Жизнь свежей и опрятней, 
И чиста, и светла -  
И еще непонятней, 
Чем до снега была.

(1970)

На палубе

До порта прибытья еще нам с неделю идти, 
И порт отправленья далек, как забытая песня. 
Сейчас середина, сейчас сердцевина пути, 
Конца и начала торжественное равновесье.

За черной кормою встает океанский рассвет, 
И тянет от зыби сырою травою овражной, 
И солнечный  луч сквозь лиловую тучу продет, 
Скользит осторожно вдоль палубы чистой и влажной.

Как дышится юно на острове этом стальном, 
И молодо солнце, и вечен простор поднебесья!.. 
Забудь в океане, что в долгом походе земном 
Давно и навек ты ушел за черту равновесья.

(1969)

Льдина

Льдина - хрупкая старуха -
Будет морю отдана. 
Под ее зеркальным брюхом 
Ходит гулкая волна.

Все худеет, все худеет, 
Стала скучной и больной. 
А умрет — помолодеет, 
Станет морем и волной.

Улыбнется из колодца -
Мол, живется ничего. 
Так бессмертие дастся
Всем, не ищущим его.

...Глянет радугой прекрасной 
В окна комнаты моей:
- Ты жалел меня напрасно, 
Самого себя жалей.


(1966)

Листок

Снова листья легли на дорогу 
И шуршат под ногами опять — 
Так их в мире бесчисленно много, 
Что никак их нельзя не топтать.

Мы спешим, мы красы их не ценим — 
В жизни есть поважнее дела. 
Но вчера на асфальте осеннем 
Ты упавший листок подняла.

Как он вырезан точно и смело, 
Как горит предзакатным огнем! 
Ты на свет сквозь него поглядела — 
Кровь и золото смешаны в нем.

Может вызвать он гордость и зависть, 
Драгоценностью вспыхнуть во мгле... 
Как дивились бы, как изумлялись, 
Если б был он один на земле!

Лилия

Водяная лилия цветет
На краю озерного протока. 
Ничего не помнит и не ждет, 
Счастлива она и одинока.
Не задень веслом ее, не тронь, 
Не тянись к ней жадными руками, 
Может, завтра полыхнет огонь
Над ее живыми лепестками.
Связанный с ней тайною судьбой, 
В трудные и горькие мгновенья
Все цветы, что сорваны тобой, 
Позабудешь ты без сожаленья.
В миг, когда смертельна тишина, 
В миг, когда кончаются патроны, 
Вспомнится тебе она одна, - 
Лилия, которой ты не тронул.

(1969)

Лилит

1.

Что предание говорит?
Прежде Евы была Лилит.

Прежде Евы Лилит была
Та, что яблока не рвала, -

Не женой была, не женой, -
Стороной прошла, стороной.

Не из глины, не из ребра -
Из рассветного серебра.

Улыбнулась из тростника -
И пропала на все века.

2.

Всё в раю как будто бы есть,
Да чего-то как будто нет.
Всё здесь можно и пить и есть -
На одно лишь в раю запрет.

Ходит Ева средь райских роз,
Светит яблоко из ветвей.
Прямо с яблони змей-завхоз
Искушающе шепчет ей:

- Слушай, я же не укушу,
Скушай яблочко задарма,
Я в усушку его спишу -
Мы ведь тоже не без ума.

Ева яблоко сорвала -
Затуманился райский дол.
Бог ракеты "небо - земля"
На искомый квадрат навел.

Бог на красные кнопки жмёт -
Пламя райские рощи жнёт.
Бог на пульте включил реле -
Больше рая нет на земле.

Убегает с Евой Адам -
Дым и пепел по их следам.

Вадим Шефнер. Летние ночи

Мы в поздний час в июльский вечер любим 
Следить, как пар клубится над рекой, 
И ждать, когда в луны беззвучный бубен 
Ударит полночь смуглою рукой.

А солнце тонет в розоватой пене, 
И с каждым мигом в мире всё темней, 
И на лугу от рощ ложатся тени, 
Сгибая травы тяжестью своей.

И ночь, как башня черная, встает, 
Серебряным увенчанная кругом, 
Над спящим лесом, над туманным лугом, 
Над озером, над кочками болот.

Дневных кустов, полдневную траву 
Нам не узнать в луны свеченье мутном, — 
Как будто сны, прервавшиеся утром, 
Овладевают нами наяву.

В такую ночь, устав кружиться в танце 
И возмущать серебряную гладь, 
Русалки на плотины гидростанций 
Садятся косы длинные чесать;

Расплывчатые тени великанов 
Беспечно бродят в сумрачном лесу, 
И эльфы из фарфоровых стаканов 
На проводах ночную пьют росу.

И нам в любое счастье верить можно, 
Как будто в этот безмятежный час 
От суеты и от печали ложной 
Сама природа охраняет нас.

(1941, май)

Лесной пожар

Забывчивый охотник на привале
Не разметал, на растоптал костра.
Он в лес ушел, а ветки догорали
И нехотя чадили до утра.
 
А утром ветер разогнал туманы,
И ожил потухающий костер
И, сыпля искры, посреди поляны
Багровые лохмотья распростер.
 
Он всю траву с цветами вместе выжег,
Кусты спалил, в зеленый лес вошел.
Как вспугнутая стая белок рыжих,
Он заметался со ствола на ствол.
 
И лес гудел от огненной метели,
С морозным треском падали стволы,
И, как снежинки, искры с них летели
Над серыми сугробами золы.
 
Огонь настиг охотника - и, мучась,
Тот задыхался в огненном плену;
Он сам себе готовил эту участь,-
Но как он искупил свою вину!..
 
Не такова ли совесть?
                    Временами
Мне снится сон средь тишины ночной,
Что где-то мной костер забыт, а пламя
Уже гудит, уже идет за мной...

(1940) 

Легенда о мертвых моряках Британии

На дне глубоком океана, 
Там, где безмолвствует вода, 
Не зная штормов и тумана, 
Лежат погибшие суда.

Забыв и вымпелы, и флаги,
Они лежат, погребены,
Как бы в стеклянном саркофаге,
Под синей толщей глубины.

Без парусов в заплатах пестрых 
Там спят, от пристаней вдали, 
С резными девами на рострах 
Веков прошедших корабли.

И рядом с ними, но сохранней, 
Лежат, как черная гора, 
Трансатлантических компаний 
Цельносварные стимера.

И мы б там встретили — впервые 
В нелепой близости такой — 
Линкоров башни броневые 
И струги вольницы морской.

И в той безжалостной могиле, 
На вечный мрак обречены, 
Твои, Британия, сыны 
Лежат. Живые их забыли.

Вкруг мертвых шелест вод холодных, 
И дна уступчатый изгиб, 
И плавники глубоководных 
Флюоресцирующих рыб.

Спокойно мертвым. Сны не снятся, 
И явь не манит — все равно 
Судам их с якоря не сняться, 
Их держит илистое дно.

Спокойно мертвым.  Ни страданья, 
Ни пенья птиц, ни желтых нив. 
Но раз в году, гласит преданье, 
Бывает праздник и для них.

Негоциант встает, зевая, 
Считая прибыль и товар, 
И, паклей руки отирая, 
Встает, ругаясь, кочегар.

Владельцы каперов отважных 
Встают — им надоело спать, — 
И прочность крючьев абордажных 
Интересует их опять.

И, герметические люки 
Открыв, идут по тьму глубин 
Матросы мертвых субмарин, 
Во тьму протягивая руки.

Стуча пустыми позвонками, 
Они бредут к лощине той, 
Где меж двумя материками 
Проложен кабель под водой. 

Книга обид

Есть у каждого тайная книга обид.
Начинаются записи с юности ранней.
Даже самый удачливы не избежит.
Неудач, несвершенных надежд и желаний.

Эту книгу пред другом раскрыть не спеши, 
Не листай пред врагом этой книги страницы, -
В тишине, в несгораемом сейфе души 
Пусть она до скончания века хранится.

Будет много распутий, дорог и тревог, 
На виски твои ляжет нетающий иней, - 
И поймешь, научившись читать между строк, 
Что один только ты в своих бедах повинен.

(1970)



 

"Звезды падают с неба..."

Звезды падают с неба 
К миллиону миллион. 
Сколько неба и снега 
У Ростральных колонн!

Всюду бело и пусто, 
Снегом все замело, 
И так весело-грустно, 
Так просторно-светло.

Спят снежинки на рострах, 
На пожухлой траве,
А родные их сестры 
Тонут в черной Неве.

Жизнь свежей и опрятней, 
И чиста, и светла -  
И еще непонятней, 
Чем до снега была.

(1970)

Забывают

Забывают, забывают -
Будто сваи забивают,
Чтобы строить новый дом.
О великом и о малом,
О любви, что миновала,
О тебе, о добром малом,
Забывают день за днем.

Забывают неумело
Скрип уключин ночью белой,
Вместе встреченный рассвет.
За делами, за вещами
Забывают, не прощая,
Все обиды прошлых лет.

Забывают торопливо,
Будто прыгают с обрыва
Иль накладывают жгут...
Забывают, забывают -
Будто клады зарывают,
Забывают -
         как сгорают,
Забывают -
         будто жгут.

Забывают кротко, нежно,
Обстоятельно, прилежно,
Без надсады и тоски.
Год за годом забывают -
Тихо-тихо обрывают
У ромашки лепестки.

Не печалься, друг сердечный:
Цепь забвенья - бесконечна,
Ты не первое звено.
Ты ведь тоже забываешь,
Забываешь, забываешь -
Будто якорь опускаешь
На таинственное дно.

(1974) 

Единственный с корабля

Пусть в кармане нет ни рубля, 
Жить на свете - большое диво.
Я  - единственный с корабля, 
Что лежит в глубине залива.

Гнал на рифы нас шторм ночной, 
Не уйти от смертного часа... 
Смытый с юта шальной волной, 
Я единственный чудом спасся.

Спят друзья мои в глубине, 
Позабыв о морских страданьях, - 
И за всех их придется мне 
Вам поведать о странах дальних.

О союзниках и врагах, 
О скитаньях по белу свету, 
О таинственных берегах, 
Тех, которых в лоциях нету.

... Дайте место мне у огня  - 
Расскажу, где с друзьями плавал, 
Я - единственный, и меня 
Не проверит ни бог, ни дьявол.

(1970)

"Душа - общежитье надежд и печалей..."

Душа - общежитье надежд и печалей.
Когда твое тело в ночи отдыхает,
О детстве, о сказочном давнем начале
Во сне потаенная память вздыхает.

И снятся мечте неземные открытья,
И лень, чуть стемнеет, все лампочки гасит,
И совесть, ночной комендант общежитья,
Ворочается на железном матраце.

И дремлет беспечность, и стонет тревога –
Ей снятся поля, окроплённые кровью.
И доблесть легла отдохнуть у порога,
гранату себе положив к изголовью.

А там, у окна, под звездою вечерней,
Прощальным лучом освещенная скудно,
На праздничном ложе из лилий и терний
Любовь твоя первая спит непробудно.

Древняя крепость

(А.Гитовичу)

Вдали звенят бубенчики коров, 
Поет пастух, а здесь безлюдно, дико. 
Густая зелень затянула ров, 
И на валу алеет земляника.

Потрескавшийся камень темно-бур, 
Изъела ржа чугунные засовы. 
И, вылетев из черных амбразур, 
По вечерам тревожно кычут совы.

Пусть крепость неприступною была, 
Но время двинулось само на приступ, 
И мост подгнил, и бастиона выступ 
Мечтательная зелень оплела.

Где ядра тратил понапрасну враг. 
Где воины не ведали измены. 
Теперь полынь и огнецветный мак 
Без боя взяли рухнувшие стены.

Ты скажешь: вот — вонзались башни ввысь, 
Чернели рвы, — а что осталось ныне? 
Не у камней бессмертию учись,
А у цветов и у стеблей полыни.

(1939)

Дом, предназначенный на снос

Двери — настежь, песни спеты, 
Счетчики отключены, 
Все картины, все портреты 
Молча сняты со стены.

Выехали все живые, 
Мебель вывезли — и весь 
Этот дом вручен впервые 
Тем, кто прежде жили здесь.

Тем, кто в глубину погоста 
Отошли на все века... 
(А под краской - метки роста 
У дверного косяка...)

В холодке безлюдных комнат 
Не осталось их теней, 
Но слои обоев помнят 
Смены жизней и семей.

Здесь покоя не ищите 
В упаковке тишины, — 
Здесь взрывчаткою событий 
Этажи начинены.

Здесь — загадка на загадке, 
Свет и тьма, добро и зло... 
Бьет мальчишка из рогатки 
В запыленное стекло.

(1965)

Вторая порция

Я в детстве был вертлявым и шумливым,
На беготню я тратил много сил
И, свой обед съедая торопливо,
Всегда вторую порцию просил.

С годами та прожорливость отпала,
А мир вокруг - все шире и родней.
Теперь мне не жратвы, мне жизни мало,
И к жизни я чем старше, тем жадней.

Я знаю: смерть повсюду нас находит,
Не век шагать мне по ступенькам лет.
Но у меня в таком плохом исходе
Трагической уверенности нет.

Все чудится, что соберутся люди,
Минуты, как крупинки, соберут,
Пошепчутся, столкуются, обсудят - 
И мне вторую порцию дадут.

Ворота в пустыне

Синеют древние письмена
На изразцах колонн.
«Ворота счастья» -  надпись дана
На арке с двух сторон.

По эту сторону и по ту - 
Горькие солонцы, 
По эту сторону и по ту 
Строит мираж дворцы.

Путник, дойдя до этих ворот, 
Надеждой давней томим, 
Войдет в них, выйдет, мир обойдет - 
И снова вернется к ним.

Он станет в их тень, в прохладную тьму, 
Взгрустнет о пути своем:
«Где мое счастье, я не пойму:
В грядущем или в былом?»

И снова он по кругу пойдет, 
Подавив усталости стон. 
А счастье  - только в тени ворот, 
Но об этом не знает он.

Водоем справедливости

В старинной книге я прочел недавно 
О том, как полководец достославный, 
Вождь, Искандеру в ратном деле равный 
В былые отдаленные века 
Из долгого и трудного похода, 
Что длился месяц и четыре года, 
На родину привел свои войска.

На двадцать семь дневных полетов птицы 
(Доподлинно так в книге говорится) 
Он всех врагов отбросил от границы, 
И вот с победой в боевом строю 
Вернулся он, не знавший поражений, 
Склонить пред императором колени 
И верность подтвердить ему свою.

Пред летней резиденцией владыки 
Расположил он лагерь свой великий, 
И под толпы приветственные клики 
Сойдя с лимонногривого коня, 
В доспехах медных, грузен и степенен, 
Поднялся он по яшмовым ступеням, 
Руки движеньем стражу отстраня.

И царь царей, властитель вод и суши, 
Тысячелетний этикет нарушив, 
Добросердечен и великодушен, 
Шагнул к нему - и чашу преподнес 
С вином, достойным полководца славы, 
С вином без горечи и без отравы, 
С древнейшим соком виноградных лоз.

Такой нежданной чести удостоен, 
С поклоном чашу принял старый воин,
Но не пригубил. Сердцем неспокоен, 
Он вниз, на луг, невольно бросил взгляд, 
Где наклонилась, жаждою влекома, 
Над каменною чашей водоема 
Усталая толпа его солдат.

Не с ними ли в походе дальнем пил он
Гнилую воду, смешанную с илом?
Не с ними ли пред смертью равен был он?
Теперь один за всех в почете он.
Он с войском шел по вражескому следу —
Н вот не с войском делит он победу, —
От войска он победой отделен!

И что-то в сердце тайно всколыхнулось, 
И что-то в нем дремавшее проснулось, 
И Справедливость поздняя коснулась 
Его своим невидимым крылом:
Минуя царедворцев и министров, 
Сошел он вниз решительно и быстро. 
И выплеснул он чашу в водоем.

****

Тот царь забыт. О давнем том походе 
Лишь в книгах мы подробности находим. 
Но песнь о старом воине в народе 
Звучит еще и в наши времена.
А в водоеме все вода струится, 
И, говорят, доныне в ней хранится 
Тончайший привкус древнего вина.

(1960)

Воин

Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: "Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."

Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.

Средь боевых друзей - их вождь недавний -
Он умирал, не веруя в беду, -
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.

Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: "Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня."

(1939) 

Вещи

Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.

Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться,-
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола.

Оттого, что тебя почему-то не станет на свете,
Электрический счетчик не завертится наоборот,
Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете,
Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет.

Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их,-
Тот, кто жил для вещей,- все теряет с последним
                                        дыханьем,
Тот, кто жил для людей,- после смерти живет средь
                                               живых.

(1957) 

Вечность

Когда последняя беда 
Опустит свой топор, 
Я упаду, как никогда 
Не падал до сих пор.

Не так, как листья в листопад 
Иль ко дну корабли, -  
Я буду падать, падать, пад... 
И не коснусь земли.

Я врежусь в купол голубой, 
В небесные пары, 
Я буду прошибать собой 
Нездешние миры.

Сквозь звезды, через темноту, 
Через хвосты комет 
Я буду падать в высоту 
Сто миллионов лет.

(1971)

"Буду я грустить или не буду..."

Буду я грустить или не буду,
Только клином не сошелся свет,
Верю, что когда-нибудь забуду,
Думать я, что лучше в мире нет

И покой сердечный мне не нужен,
Позабыв свою былую грусть
Я в другую, что тебя не хуже,
Как мальчишка по уши влюблюсь

Но боюсь, что рано или поздно
Памяти, тяжелой на подъем,
Вновь напомнят и цветы, и звезды,
О существовании твоем.

Вот тогда-то, возвратясь в долины,
Где текли прошедшие года,
Я пойму, что свет сошелся клином,
На тебе одной и навсегда

1965

Банальная песенка

Когда сюда входила ты, 
То на оранжевых обоях, 
Как в поле, синие цветы 
Цвели в те дни для нас обоих.
Но ныне облик их не схож
С цветами подлинными в поле,
Обои выгорели. Что ж, 
А мы-то лучше стали, что ли?
Расстались мы давным-давно... 
Как говорится, песня спета...
Я не снимаю все равно 
Стенного твоего портрета:
Под ним, хранимы в темноте 
Тобой - от солнца и от пыли, 
Цветы не выгорели те 
И помнят всё, что мы забыли.

(1940)

Биография Вадима Шефнера

Сам о себе:

Рожден я в Петрограде 12 января 1915 года. Мать моя — Евгения Владимировна Шефнер — дочь вице-адмирала Владимира Владимировича фон-Линдестрема, Отец мой — Сергей Алексеевич Шефнер — пехотный подполковник; отец его Алексей Карлович Шефнер — был военным моряком. Он оставил России добрую память о себе: во Владивостоке есть улица Капитана Шефнера, а возле дальневосточного порта Находки — мыс Шефнера.

Мать была лютеранского вероисповедания, отец — православного. Я крещен в православной церкви.

Жили мы на Шестой линии Васильевского острова. Когда в Петрограде стало голодно, мать отвезла меня в Тверскую губернию, в деревеньку к няне. Там мы месяцев пять прожили. Помню огромную русскую печь, помню, как тепло и уютно было в избе.

О днях своей молодости я подробно рассказал в повести "Имя для птицы". Там я поведал своим читателям и о нашем отъезде в 1921 году в Старую Руссу, где отец служил тогда в армии. О тревогах и заботах матери, о смерти отца от чахотки, о том, как я жил там, в детдоме, куда мать устроилась на работу воспитательницей, о моих первых уроках в первом классе старорусской школы, о возвращении в родной Питер почти после четырехлетнего отсутствия.